Сначала притча, а затем следует правильный ответ
Джалаладдин Руми
Собака бедуина
Хозяин-бедуин стоял и плакал
Над подыхающей своей собакой.
И вопросил прохожий: в чем причина
Столь безутешной скорби бедуина?
А тот в ответ: «Отходит друг мой верный,
Он много лет был предан мне безмерно:
Добытчик дичи, страж мой по ночам,
Врагов он лаем яростным встречал!»
«Скажи, а твой четвероногий друг
Был ранен? Иль скосил его недуг?»
«О нет, – в ответ хозяин произнес, —
От голода околевает пес!»
А тот: «Терпенье – врач в таких делах,
Ведь любит терпеливого Аллах!
Но, друг мой, откровенен будь со мной:
А что ты носишь в торбе за спиной?»
«Мне кажется, что твой вопрос нелеп:
Как все, я мясо в ней ношу и хлеб!»
«Но если дорог пес тебе и близок,
Что ж ты ему не бросишь хоть огрызок?»
«Бросаться хлебом? Разве ж это можно?
Я сам погибну с торбою порожней!
Добыть еду – немалый нужен труд,
И лишь за слезы денег не берут!»
«Да грош цена, – прохожий тут вскричал, —
Твоим рыданьям и твоим речам!
Коль с другом ты не делишься едой,
Не человек ты, а бурдюк пустой!
Столь жаден ты и столь безмерно слеп,
Что горьких слез тебе дороже хлеб.
Но только тем и дорога слеза,
Что сердца кровь сочится сквозь глаза.
А слезы, что над псом пролил ты ныне,
Они – ничто, и сам ты – прах пустыни!»
Притча осуждает показной аскетизм религиозных фанатиков. Под «собакой» подразумевается плоть – «животное начало», которое человек решается уморить постом и пренебрежительным отношением, хотя призван поддерживать свою жизнь.
В действительности плоть – «друг… верный» человеческого духа, помогающий ему осуществлять свое земное предназначение: учиться сосредоточенности и духовному бодрствованию («добывать дичь»), а также не расточать достигнутого, храня свои замыслы и озарения («страж… по ночам»). В то же время притча осуждает и буквальную жадность по отношению к окружающим.
Д. Щедровицкий
***
Мировоззрение выведенного здесь бедуина – меркантильное до такой степени, что малейшее из сферы физической (корка хлеба) в его глазах перевешивает важнейшее из сферы эмоциональной (сопереживание, слезы). Руми, очевидно, обращает особое внимание на такое искажение в душе, поскольку оно характерно для очень многих людей. Подобное состояние, конечно же, является тупиковым для духовного развития личности.
М. Хаткевич
Дурак и медведь
Сражался с медведем прожорливый змей,
И в битве той змей оказался сильней.
Но мимо шел тот, кто ни разу нигде
Попавших в беду не оставил в беде:
Муж добрый, готовый несчастных спасти,
Покинутым в скорби – на помощь прийти,
Защитник людей и спасатель зверей,
Спешащий бессильным помочь поскорей.
От змеевой пасти медведя он спас,
Его от напасти избавил тотчас:
Разрубленный змей неподвижно лежал!
Медведь за спасителем вслед побежал,
К ногам человека покорно припал
И верною службой служить ему стал:
Медведь человеку был предан вполне,
Его охранял наяву и во сне.
Шел странник однажды той дальней тропой,
Весьма удивился он дружбе такой.
Узнав, что медведь был от змея спасен
И что соблюдает он дружбы закон,
Он доброму мужу сказал от души:
«Покинь ты медведя, за мной поспеши:
Не может быть другом ни зверь, ни глупец,
У дружбы такой будет скверный конец!»
А тот отвечал: «Твои речи пусты —
Я думаю, мне позавидовал ты,
Ведь друга такого не сыщешь вовек:
Он телом – медведь, а душой – человек!»
А странник ему: «На меня положись,
Забудь о медведе, со мной подружись:
Ты добрым посулам медведя не верь,
И телом он зверь, и душою он зверь!»
А тот: «Перестань лезть в чужие дела,
Лишь с этим медведем мне дружба мила!
Иль ссору меж нами ты хочешь разжечь?
Уйди, мне твоя опротивела речь!»
А странник: «Людей увещать мы должны:
Всю правду сказал я – и чист от вины.
Бессилен мой разум в подобных делах,
Судьбу человека решает Аллах!..»…
Вот как-то муж добрый устал и прилег,
Медведь же покой его чутко стерег
И мух отгонял, не тревожили чтоб.
Одна из них спящему села на лоб:
Медведь от усердья булыжник схватил —
И спящего по лбу с размаху хватил!..…
Пойми, не напрасны слова мудрецов,
Что горе приносит усердье глупцов.
Дружить с дураком, находиться при нем
Опасно: ведь ум его плотью пленен.
В свидетели он призывает Коран,
И все же он лжет, его клятва – обман.
От дружбы, любви и усердья глупца
Защиты проси у благого Творца!
Сюжет рассказа известен с античных времен и отразился в фольклоре многих народов (ср.,например, известную басню Крылова). В суфийском осмыслении медведь – символ «животной души», а сострадательный странник, зовущий дурака последовать за ним, – олицетворение духовной интуиции. Победив «змея» (какую-то наиболее гнетущую и порочную свою страсть) и освободив «животную душу» из-под ее власти, адепт суфизма, по мысли Руми, не может целиком довериться своей грубой натуре, но обязан следовать призыву свыше («страннику»).
Д. Щ.
Шакал, ставший павлином
Шакал в красильню забежал случайно
И искупался там в красильном чане.
При этом он расцветку изменил
И сам себя павлином возомнил,
Крича везде: «Я новое творенье!
Взгляните на павлинье оперенье:
На мне сверкают радуги цвета,
И я другим шакалам не чета!»
Но отвечали прочие шакалы:
«Пойми, что, как бы шкура ни сверкала,
Лишь тот, кто светом свыше озарен,
Назваться может райских птиц царем!
Иль думаешь и впрямь, что краски эти
Тебе позволят выступать в мечети
И проповедь премудрую читать?
Нет, лицемер, тебе святым не стать!
Кто нравом отличается звериным,
Тому не быть сиятельным павлином!»
Но наш шакал в своем высокомерье
Сказал: «Смотрите, вот – павлиньи перья!
Они – избранья непреложный знак,
Султанства моего высокий флаг!
Они – с небес, иначе же – откуда?
Я – веры доказательство, я – чудо,
Я – свыше утвержденный властелин,
Я – райского величия павлин!»
А те ему: «Но вотчину свою
Ты зрел хоть раз? Ты сам бывал в раю?»
«Нет, не бывал пока…» – «А благодать
Свою другим ты можешь передать?»
«Пока что нет…» – «Но, мудрости печать,
Хоть по-павлиньи можешь ты кричать?»
«Нет, не могу…» – «Какой же ты павлин?
Лишь сам собой ты признан и хвалим!
Что ж ты про Мекку напеваешь нам,
Коль хаджа не свершал и не был там?!
Ты красками измазался в красильне,
Павлину же величье дал Всесильный!»
Шакал в восточном фольклоре – образ лукавства и вероломства, а павлин – бессмертия.Шакал символизирует в этой притче шарлатана, притворяющегося великим духовным наставником (кутбом – «полюсом притяжения» для ищущих Истину, руководителем поколения). Однако шакал, который «расцветку изменил», не озарен «светом свыше», т. е. не имеет благословения (барака), связанного с особыми духовными дарами; он также не умеет«кричать по-павлиньи», т. е. из уст его не слышатся поучения, внушаемые Богом. Ряд сопоставлений завершается упоминанием о человеке, выдающем себя за паломника, но в Мекке не бывавшем – таков и лжесуфий, не имеющий внутреннего опыта общения с Богом, а лишь имитирующий состояние вдохновения. Ср. евангельское уподобление лицемеров от религии«окрашенным гробам» (Матф. 23, 27–28), а также прозвище «крашеные», которое Талмуд прилагает к носителям напускного благочестия (трактат Сота 22б). К подобному случаю приложимы слова Корана: «Они тщатся обмануть Аллаха и уверовавших, но обманывают только самих себя, не ведая [этого]» (Коран 2, 9).
Д. Щ.
Воющий муэдзин
Дурной муэдзин в неком городе жил:
Зовя на молитву, не пел он, а выл.
Так дико звучал с минарета призыв,
Что всяк содрогался, ни мертв и ни жив.
Под вечер заслышав тот голос вдали,
Всю ночь горожане уснуть не могли,
И сами уж взвыли от жизни такой!
Призвав муэдзина, совет городской
Вручил ему полный кошель серебра:
«Наш друг, тебе в путь отправляться пора!
Нельзя, чтобы пеньем прекрасным таким
Лишь мы наслаждались! Ты край наш покинь,
Пусть люди услышат и в прочих местах,
Сколь громко тобой прославляем Аллах!
Призывы твои, предварив Страшный суд,
Пусть их ужаснут и от ада спасут!»
И наш муэдзин к каравану пристал,
Чтоб в Мекку податься, к священным местам.
Случилось, что ночь проводил караван
В краю иноверцев, в земле христиан.
И вот муэдзин преисполнился сил —
К молитве ночной призывая, завыл!
Корили его: «Зря распелся ты тут —
Вдруг толпы неверных на нас нападут?!»
Но утром явился к ним в стан лишь один,
Веселый и радостный, христианин.
Он кланялся всем, был он счастлив до слез,
С собой дорогие подарки он нес:
«Где ваш муэдзин, где тот славный герой,
Что спас мою дочку ночною порой?»
Сказали ему: «Это, верно, обман,
Ведь за ночь никто не покинул наш стан!»
А он: «Я всю правду поведаю вам:
Давно моя дочь полюбила Ислам,
И клятву ее повторяли уста:
«В Ислам перейду, отступлюсь от Христа!»
Скорбел я и слезы пред Господом лил,
Ее возвратить к вере предков молил.
И вот среди ночи знак свыше нам был —
К молитве зовя, муэдзин ваш завыл!
И в страхе спросила меня моя дочь:
«Что это за вой, содрогающий ночь?»
А я отвечал ей: «Всегда так ревут,
Когда мусульман на молитву зовут!»
Она же вскричала: «О ужас и страх!
Насколько прекраснее пенье в церквах!»
Под вой этот дикий я сладко заснул,
Хоть долго еще он призыв свой тянул:
Ведь ваш муэдзин, проревев, словно мул,
Строптивую дочь мою в церковь вернул!»
Муэдзин, провозглашающий с минарета призыв к молитве, символизирует проповедника, а голос – внутренние, душевные, качества этого учителя веры. Рассказ подчеркивает, что нередко основное впечатление на ученика оказывает та форма, в которой преподносится поучение («не пел он, а выл»). Свойства души самого наставника обязательно отражаются в его наставлениях,поэтому оскверненность его сердца («вой, содрогающий ночь») может произвести на слушателей воздействие, полностью обратное ожидаемому.
Д. Щ.
Безнадежный больной
Больной явился к лекарю в тоске:
«Ты пульс пощупай на моей руке —
Я чувствую, пора определиться
С тем, сколько жизнь моя еще продлится!»
Врач пульс пощупал – и смекнул в момент,
Что не протянет долго пациент.
Но лекарь мудр и осторожен был
И от больного эту правду скрыл,
Сказав: «Чтоб жизни сохранять пыланье,
Всечасно исполняй свои желанья,
Не ставь своим хотениям преград,
И этим удалишь из тела яд.
Покорен будь сердечному веленью —
Ведь это путь кратчайший к исцеленью!»
Больной воспрянул: «Сладок твой совет,
Об этом дне мечтал я много лет!» —
И, рад и счастлив, полетел, как птица,
К прозрачному ручью – воды напиться.
Он подошел к воде, а в то мгновенье
Свершал почтенный суфий омовенье.
Больной взмахнул рукой в азарте пылком
И суфию заехал по затылку:
Мол, лекарь, чтоб я больше не болел,
Осуществлять желанья мне велел!
Огретый суфий в гневе обернулся,
Ответно на больного замахнулся,
Но тотчас разглядел, что тот, бедняга,
И тощ, и еле дышит, доходяга.
И так решил: «В болезненном угаре
Сей муж! И если я его ударю,
То он в живых останется навряд:
Тогда меня осудят и казнят!
Ну нет, я не безмозглая зверушка,
Ведь за приманкой кроется ловушка.
Коль дело до конца не решено,
Подумай, чем закончится оно!» —
И, взяв больного за рукав халата,
Повлек его в судебную палату.
Там, оглядев ответчика, судья
Спросил: «Истец! В чем жалоба твоя?»
А тот: «За наглость мужа накажи!
Пороть плетьми публично прикажи,
Иль пусть его с позором провезут
По городу – да будет скор твой суд!»
Сказал судья: «Ответчик сей таков,
Что не хватает подходящих слов,
Чтоб описать, насколько болен он:
Один толчок – и дух из тела вон!
Как стану бледной тени я грозить,
Пороть плетьми, по городу возить?
А если б камень на тебя упал,
То ты и с камнем бы судиться стал?
Чтоб милость у Аллаха обрести,
Ты, суфий, полумертвого прости:
Ведь шариата суд, в конце концов,
Живущих судит, а не мертвецов!»
А тот: «Да как такое может быть:
Суд разрешает людям встречных бить?!»
Судья ж ему: «Поведай лучше мне:
Какая сумма есть в твоей суме?»
«Да в ней, судья, почти и денег нет,
Сам погляди: всего лишь пять монет!»
«Три мне отдай за справедливый суд,
А две ему: они его спасут,
Он хлеб вкуси́т – и просветлеет взор!»
Тут суфий – в крик: «Сколь глупый приговор!
Судья, я речь обжалую твою!..»…
Меж тем больной воззрился на судью:
Мол, лекарь, чтоб я больше не болел,
Осуществлять желанья мне велел!
Сейчас я и недуг свой подлечу,
И от судьи монеты получу!
И он взмахнул рукой в азарте пылком,
И – бац – судье заехал по затылку!
И должен был судья ему платить:
Что делать – приговор не воротить!..
…Кто ближнему копает яму – тот
Сам, оступившись, в яму упадет!..
«Безнадежно больным» является нафс, которому, согласно суфийскому учению, предстоит погибнуть вместе со смертью тела (в отличие от более высоких уровней личности, бессмертных по своей природе). Зная о своей смертности, нафс крайне эгоистичен и необуздан в своих желаниях. Однако, если разум человека («судья») потворствует нафсу вместо того чтобы обуздывать его, то самому разуму приходится плохо («И – бац – судье заехал по затылку! // И должен был судья ему платить…»). Рассказ иллюстрирует суфийский призыв к постоянному самоконтролю.
Д. Щ.
Совет врага
Просил некий муж: «О мой добрый сосед,
Не знаю, как быть, ты подай мне совет!»
А тот ему: «Я никогда не давал
Советов тому, с кем в душе враждовал.
Признаюсь, что издавна я, как змею,
К тебе неприязнь в своем сердце таю.
Неужто же друга вблизи тебя нет,
Который бы дал тебе добрый совет?
А я – не советчик: при тайной вражде,
И взгляд мой недобр, и совет мой – к беде.
Подумай, пребудет ли в целости скот,
Когда серый волк твое стадо пасет?
Коль с другом ты жизнь разделяешь свою,
Тебе и в аду хорошо, как в раю,
А если врага повстречает твой взгляд,
То сразу и рай превращается в ад…
Познав же любви высочайшую суть,
К любимому ты безразличен не будь.
Постигнув законы, что правят людьми,
Всё другу отдай – у себя отними.
Тогда избежишь ты сомнений и мук,
И в горе советом спасет тебя друг!»
Ответил сосед: «Не поверю никак,
Что так говорящий – не друг мне, а враг!
Ведь я узнаю́ из беседы с тобой,
Что скажет и другу отнюдь не любой.
Честна твоя речь и исполнена благ:
Чем друг-лицемер, лучше искренний враг!»
«Искренний враг» в данной притче – собственный нафс человека: путем изучения его свойств («подай мне совет») человек начинает осознавать смертельную опасностьнеограниченного своеволия («когда серый волк твое стадо пасет», т. е. эгоизм господствует надвсеми чувствами и стремлениями). Желая одолеть враждебность нафса, суфий вступает на путьслужения Богу («другу») и получает способность уже в земной жизни испытывать блаженствообщения с Ним («в аду хорошо, как в раю»).
Д. Щ.